[
вернуться к содержанию сайта]То, что выше неба, то, что ниже земли, то, что между ними обоими... то, что называют прошедшим, настоящим и будущим, это вплетено в пространство.
Брихадараньяка Упанишада
Не плыви по течению. Не плыви против течения. Плыви туда, куда тебе надо.
К. Прутков-инженер,
"Советы начинающему спортсмену"
-
А мы-то здесь при чём? - сказал в трубку начальник следственного отдела Матвей Аполлонович Мельник, худощавый блондин с мускулистым лицом и пронзительно-весёлым взглядом, от которого привлекаемым становилось не по себе. - Нет-нет, я всё понимаю, очень жаль, выдающийся человек помер... и прочее. Но имеется ли в этом печальном событии криминал? Все ведь, между прочим, помрём - одни раньше, другие позже, так, значит?На другом конце провода горячо заговорили. Мельник кивал, досадливо играл мускулами щёк и лба, посматривал на сотрудников, мирно работавших за столами. Дело происходило в ясное июньское утро в южном городе Д...
- Может, отравление? - снова подал голос Матвей Аполлонович. - Нет признаков отравления?.. Удушье? Тоже нет! Так что же, собственно, есть, товарищ Штерн? Простите, я буду ставить вопрос грубо: вы официально это заявляете? Ах, нет... просто полагаете, что дело здесь нечисто, так, значит? Умер он не просто так, ибо просто взять и умереть у него не было достаточных оснований... (Следователь Нестор Шандыба негромко фыркнул в бумаги, Мельник погрозил ему взглядом.) Вот видите, как вы... А от нас желаете серьёзных действий, так, значит, это самое! Ладно, пришлём. Ждите.
Он положил трубку, обвёл взглядом подчинённых. Все сотрудники следственного отдела горпрокуратуры - старший следователь Канцеляров, через год уходящий на пенсию, следователь ОБХСС Бакань, Нестор Шандыба и даже Стасик Коломиец, принятый всего полгода назад младшим следователем и сидевший у самой двери, - тотчас изобразили на лицах занятость и индифферентность.
Стасик Коломиец (24 года, холост, окончил юрфак ХГУ, плечистый спортсмен среднего роста, стрижется коротко, лицо широкоскулое, имеет разряд по стрельбе и боксу... Читатель, полагаю, догадался, что он будет играть главную роль в нашем повествовании), не поднимая головы, почувствовал, что пронзительный взор Мельника устремлён именно на него. "Меня пошлёт, - уныло подумал он. - В каждую дырку я ему затычка".
- Пан Стась, - не замедлил подтвердить его гипотезу Мельник, - это дело как раз для вас. Езжайте, пане, в Кипень. Меня с прискорбием известили, что умер академик Тураев, директор института теоретических проблем. Сегодня ночью. При неясных вроде бы обстоятельствах - так, значит!
- А... в чём их неясность, обстоятельств-то? - отозвался Стась.
- Вот это ты на месте и посмотришь. Звонил мне личный врач академика Исаак Израилевич Штерн, тот самый, к которому на приём не попасть. Он ничего внятного не сказал. Боюсь я, что там ничего такого и нет, просто заиграло у врача профессиональное самолюбие, так, значит? Не по правилам умер именитый пациент, не так, как это себе представлял Исаак Израилевич... Вот он и решил пожаловаться в прокуратуру. Нет-нет-нет! - поднятием руки Матвей Аполлонович сдержал протестующую реплику, которая уже готова была сорваться с уст Коломийца. - Надо, пан Стась, надо. Академик, директор института, лауреат - так, значит. Был сигнал, так, значит? Словом, давай. Прокатиться в дачную местность, для такого случая дадим оперативную машину - только сирену не включай, так, значит?
- Медэксперта брать? - Коломиец поднялся из-за стола.
- М-м... Там по обстановке решишь, если нужно, вызовешь. Дуй!
Только сидя в машине рядом с водителем, Стасик вспомнил, что так и не выразил Мельнику протест по поводу того, что его вечно направляют на самые пустые и мелкие дела. Да и вообще... эта кличка "пан Стась", которую он мог принимать только как насмешку: внешность его была гораздо более рязанской, нежели польской. Расстроившись от этих раздумий, он сунул руку в карман за сигаретой; не найдя сигарет, расстроился ещё сильнее - и тут вспомнил, что вчера вечером он снова твёрдо решил бросить курить. Он вздохнул и решил терпеть.
До Кипени, дачного поселка, раскинувшегося на берегах одноимённой живописной реки, было минут сорок езды: сначала на юго-запад по шоссе, разделённому газоном, напоминавшем просвет на лейтенантских погонах, затем направо по малоизношенному булыжнику среди сосен, песчаных бугров, старых бревенчатых и
новых дач со зреющими вишнями, сушившимся бельём и взволнованными собаками - и всё. Двухэтажный коттедж Тураева стоял на самом краю - далее шёл каскад прудов и густой хвойный лес.На звонок открыла дверь грузная старуха, седые жидкие волосы её были собраны на макушке в кукиш. Коломиец назвался, старуха недобро глянула на него распухшими красными глазами, повернулась и повела его по скрипучей деревянной лестнице наверх. Пока они поднимались, она раз пять шумно вздохнула и три раза высморкалась.
- ...Извините меня, Евгений Петрович, - услышал он нервный высокий голос, входя в комнату, - но в моей практике и, насколько мне известно, вообще в медпрактике, любые кончины относятся к одной из трёх категорий: естественная смерть - от болезней, несчастных случаев, от старости... я знаю, от чего ещё! - насильственная смерть типа "убийство" и насильственная смерть типа "самоубийство". Иных не бывает. Поскольку никаких признаков, подводящих данный случай под первую категорию, нет, я и взял на себя смелость...
Всё это говорил, потряхивая лысой, обрамлённой по периферии чёрными короткими волосами головой, маленький полный мужчина, обращаясь к высокому худощавому человеку и стоявшей рядом с ним женщине в халате с зелёными, синими, жёлтыми и красными полосами. Услышав шаги, он замолк. Все обернулись.
- А вы, наверно, из милиции... простите, из прокуратуры? - произнёс лысый коротыш. - Вот и хорошо - если вообще в данной ситуации возможно хорошее! Будем разбираться вместе. Позвольте представиться: Штерн, кандидат медицинских наук, врач академика Тураева. Это Халила Курбановна... - он запнулся на секунду, - жена покойного. (На уме у него явно было слово "вдова", но не так-то легко первым произнести его.)
Женщина в халате грустно взглянула на Коломийца; у неё были тонкие восточные черты лица, почти сросшиеся над переносицей чёрные брови, большие тёмные глаза. "Таджичка? Нет, скорее туркменка, таджички круглолицы", - определил Стась.
- Это... - Штерн несколько театральным жестом показал на второго мужчину.
- Загурский, - тот корректно наклонил седую красивую голову.
- Евгений Петрович, заместитель Александра Александровича, член-корреспондент Академии наук и профессор, - дополнил Штерн.
Он явно вносил в обстановку некую не подобающую случаю суетливость.
Третий мужчина, которого Штерн не представил Коломийцу, лежал на диване из чёрной кожи, словно прилёг отдохнуть. Он был в белой нейлоновой рубашке с завёрнутыми рукавами, серых лёгких брюках и шлёпанцах. Курчавые тёмные волосы с сильной проседью на висках, длинное худое лицо, подтянутые щёки, тонкие иронические губы. Выражение лица усопшего было тоже спокойно-ироническим, с лёгким оттенком недоумения.
Стасик, в свою очередь, отрекомендовался и приступил к делу. Собственно, он не совсем ясно представлял, что делать и как себя вести: с первого взгляда ему стало понятно, что ничегошеньки здесь, кроме обычной смерти, не произошло; стало быть, его прислали для соблюдения проформы, чтобы удовлетворить... "Ну ладно, пожалуйста, удовлетворю!" Он решил отделаться минимумом: осмотр, показания присутствующих, кого подозревают (если они кого-то подозревают) - и всё. И без протокола с понятыми - незачем, поскольку не было официального заявления.
Осмотр трупа не дал ничего. На теле академика Тураева признаков насилия не оказалось. Штерн подтвердил предположение Коломийца, что смерть наступила около пяти часов утра, то есть шесть часов назад. Одежда на покойнике также была в полном порядке; разрывы и разрезы тканей, а также пятна крови (да и вообще какие-либо пятна) отсутствовали.
Стасик сфотографировал труп.
Осмотр комнаты, к которому Коломиец затем приступил, предварительно удостоверившись, что всё здесь оставалось с момента обнаружения трупа без изменений, также ничего к картине происшедшего не прибавил. В комнате имелись два мягких поролоновых полукресла с сизой обивкой, упомянутый уже диван, на котором лежал покойник, большой письменный стол (на нём - журналы, книги, четвертушки бумаги с записями и без таковых, стаканы с остатками чая и кусочками лимона), стеллажи с книгами вдоль боковой стены ("Для академика книг не так уж много, - отметил про себя Стась, - но, видно, большая часть осталась на городской квартире"); угол у окна занимал фикус в дощатом ящике. С потолка из лепной розетки свисала люстра с четырьмя светильниками (три по краям и один в центре). Пол был паркетный, потолки и стены покрывала приятная для глаз светло-бежевая краска. Но главное, что ни на чём не имелось следов ни борьбы, ни чьего-то незаконного вторжения; напротив, всё было ухожено, протёрто от пыли, чисто.
Коломиец открыл окно, за которым был красивый пейзаж с прудом и лесом; в душе смеясь над собою, исследовал шпингалеты (исправные), стёкла (целые), внешнюю поверхность стены (ровную). "На кой чёрт меня сюда прислали?" От раздражения ему снова захотелось курить.
Опрос присутствующих тоже ничего не дал. Вдова "потерпевшего" с экзотическим именем Халила Курбановна (отзывавшаяся, впрочем, и на имя Лиля, как заметил Стась) показала, что, когда муж работал - а работал он почти всегда, - то и ночевать оставался в этой комнате; поскольку
он часто засиживался до глубокой ночи, то затем обычно спал до позднего утра. Поэтому она сначала и не встревожилась. Встревожилась только в одиннадцатом часу утра: завтрак готов, он сам просил вчера к этому времени, а его всё нет. И не слышно было, чтобы он ходил, а, работая, он всегда ходил взад-вперёд; значит, ещё не вставал... Говорила вдова почти без акцента, только в интонациях прорывалась некоторая гортанность.Она сначала позвала его, затем поднялась в мезонин, чтобы разбудить, и... Тут сдержанность оставила Халилу Курбановну: голос прервался, в глазах появились слёзы. Через минуту она справилась с собой, продолжала. Шурик был мёртв, был уже холодный. Она вызвала по телефону Исаака Абрамовича и Евгения Петровича. На вопрос следователя, поддерживает ли она заявление гражданина Штерна, что кончина академика Тураева содержит состав преступления, женщина, подняв и опустив худые плечи, сказала устало: "Я... не знаю. Не всё ли это теперь равно?" А Штерн не замедлил с ехидной репликой: "Это вам самому надо бы установить и решить, молодой человек".
Стасик смолчал, но в душе озлился ещё более. "Ладно, будем устанавливать!" Где в эту ночь спала жена потерпевшего? Внизу, ответила она, в спальне. ("Вот, пожалуйста, можно проверять: действительно ли она ночевала дома. Установил бы, конечно, что так и было, но нервы бы потрепал, опозорил бы женщину. Пожилой человек, - Коломиец скосил глаза на Штерна, - лысый, а не понимает!..") Когда она последний раз видела своего мужа живым? В половине одиннадцатого вчера, - ответила вдова, - Шурик крикнул сверху, чтобы она приготовила им чай, она приготовила и принесла.
- Кому это им? - сразу ухватился следователь. - С кем он был?
- С Евгением Петровичем, они вчера вместе работали.
"Так!.." Стасик мысленно потёр руки: его начало забавлять то, как выработанная веками процедура следствия сама, помимо воли её участников, придавала происшедшему криминальный смысл. В воздухе явственно начало попахивать сомнениями, а возможно, и умыслом. Он устремил взгляд на Загурского - и почувствовал, как тот, огорчённый до сих пор только смертью друга и начальника, теперь стал испытывать более личные чувства.
По какой причине товарищ Загурский находился вчера в столь позднее время у академика Тураева? Работали вместе над новой теорией; он и Александр Александрович в течение двенадцати лет были соавторами статей, монографий и даже учебников физики. Это было сказано с полным самообладанием и некоторым даже упрёком - будто сотрудник горпрокуратуры обязан знать авторов и соавторов, занимающихся теоретической физикой! В котором часу он ушёл? В одиннадцать, полчаса спустя после того, как Халила Курбановна угостила их чаем. Вдова согласно наклонила голову. Он, Загурский, иной раз и ночевать оставался здесь - когда они, бывало, увлекутся с Александром Александровичем и заработаются; но на сей раз дело не клеилось почему-то; оба сочли за лучшее расстаться на пару деньков, обдумать всё независимо, чтобы затем встретиться и обсудить. К тому же у него, Загурского, накопились дела по институту: Организация симпозиума, текучка, всё такое.
- Выходит, товарищ Тураев эти дни в институте не был?
- Совершенно верно.
- Он, что же, был болен?
- Нет... он просто работал дома.
- Так... - Стась закусил нижнюю губу. - Значит, вы были последним из видевших Тураева живым?
- Выходит, да.
- Как он выглядел?
- Да... как обычно. Был, правда, несколько расстроен тем, что идея не вытанцовывается. Он всегда бывал этим расстроен, пока не находил решения. - Загурский вздохнул, добавил: - Решение он тоже всегда находил.
- Он собирался лечь спать?
- Нет. Проводил меня до машины, полюбовался звёздами, сказал, что ещё поразмышляет часок-другой. Мы простились, я уехал.
- Машина была служебная или ваша?
- Служебная.
- С шофёром?
- Нет. То есть штатный водитель имеется, но... кто же станет задерживать человека до полуночи! Я сам вожу.
Коломиец повернулся к вдове.
- Вы подтверждаете?
- Что именно?
- Что товарищ Загурский уехал от вас в одиннадцать вечера, а ваш муж вернулся в дом?
- Да. Я легла, но ещё не спала - слышала, как они выходили, как разговаривали... как отъехала машина Евгения Петровича. Слышала, как потом Шурик поднимался по лестнице.
"Шурик... Для кого академик Тураев, столп науки, товарищ директор, для кого потерпевший, а для кого Шурик. Много названий у человека!"
- Потом он ходил по комнате из угла в угол... спальня как раз под этим кабинетом, - продолжала вдова. - Около получаса. Может, и больше он ходил, но я уснула.
- Ночью ничего не слышали?
- Нет... хотя сплю я чутко.
- Кто ещё, кроме вас двоих, был в доме?
- Никого. Мария Соломоновна, - она оглянулась в сторону двери, - это наша домработница... Приезжает утренней электричкой, убирает, готовит обед, а вечером возвращается на нашу городскую квартиру.
"Ясно, стережёт". Коломиец тоже оглянулся на старуху, которая всё ещё стояла у косяка, скорбно поджав губы, вперив тяжёлый взгляд в мёртвого. "Бабусю в случае необходимости вызову..."
Наступила очередь Штерна.
- Болел ли покойный?
- В общем, нет, - ответил врач, - бывали, конечно, некоторые недомогания: отклонения в давлении крови, головные боли, утренняя неврастения... Но все они из тех, какие замечает врач, а не сам пациент.
Да и эти недомогания возникали у Александра Александровича после напряжённой работы - особенно ночами. В целом же он для своего возраста и при своей загруженности был на редкость здоровым - для людей умственного труда, во всяком случае. Он с Халилой Курбановной и друзьями часто ходил в пешие туристские походы, имел значок "Турист СССР" - верно, Лиля?
Та кивком подтвердила.
- В последние дни он ни на что не жаловался?
-
Нет. Последний профилактический осмотр я делал неделю назад... Эти осмотры я, как личный врач Александра Александровича, делал каждые два месяца, хотя это всегда было для него предметом шуток. Так вот: сердце, лёгкие, кишечник, желудок, нервы... словом, всё было в отличном состоянии. Просто в превосходном! Вот поэтому я и...- Да-да. Что вы установили при внешнем осмотре трупа?
- М-м... ничего, собственно, не установил. Такое впечатление, что у Александра Александровича во сне просто остановилось сердце.
-
Так просто и остановилось? - недоверчиво переспросил Коломиец.- Именно так просто, молодой человек, в этом-то и вся странность. Подобное бывает только от крайнего истощения, от угасания всех жизненных сил в глубокой старости да ещё от переохлаждения. В данном случае ни один из указанных факторов не имел места. Поэтому я и взял на себя смелость вызвать...
Коломиец напряжённо размышлял: да, это действительно странно - как странно и то, что покойник оказался сравнительно молодым человеком - сорока лет. Стась, когда ехал сюда, думал увидеть измождённого, седого старца, иссохшего в служении науке, в чёрной круглой шапочке, какие представлялись ему столь же неотъемлемыми от академиков, как серая фуражка с малиновым околышем от милиционеров. "Эх, надо было медэксперта сразу с собой брать, они бы со Штерном нашли общий язык. А что я могу ему возразить? Вызвать сейчас, что ли?.. Э, нет! Отсутствие признаков - не улика. А здесь всё так, не о чем даже протокол писать: всё "не" и "не"... Надо закругляться".
- Вы уверены, что все обстоит так, как вы говорите? - в упор спросил он Штерна.
Тот смешался.
- Н-ну... окончательное суждение в таких случаях возможно лишь после патанатомического исследования.
- Вот именно, пусть вскрытие, так сказать, и вскроет суть дела. Надеюсь, вы согласитесь участвовать в экспертизе?
Штерн сказал, что, конечно, сочтёт своим долгом.
Если бы не было иностранных языков, как бы ты отличил преподавателя от профессора?
К. Прутков-инженер, мысль N 202
Дело, собственно, было закончено. Но Стась для очистки совести решил ещё пройтись по соседям. Соседи - как справа, так и слева - ничего не слышали, не знали, только ахали, узнав о смерти Тураева, сожалели. Коломиец, возвращаясь к даче, соображал: "Что ещё? Да, стоит забрать стаканы с опивками чая. Сдам на анализ - насчёт отпечатков пальцев да нет ли следов отравы... Чёрт бы взял Мельника, нашёл на ком отыграться, на безответном молодом специалисте. Вот мог бы со зла, под настроение раздуть дело об "убиении академика", чтобы и прокуратуру, и угрозыск трясло!"
Сердито топоча, он поднялся по лестнице в кабинет Тураева. Старуха домработница возилась там, занавешивала окно тёмной тканью; увидев следователя, она что-то проворчала себе под нос. Загурский сидел в кресле у стола, перебирал листки бумаги с заметками. Стаканов на столе не было.
- А где стаканы? - спросил Стась у старухи.
- Какие ещё стаканы? - неприветливо обернулась та.
- Да здесь стояли.
- Вымыла я их и убрала, чего им стоять?..
"Тьфу, напасть! А впрочем, ладно".
- Э-э... - поднял взгляд на следователя Загурский, - простите, не осведомился о вашем имени-отчестве?
- Станислав Фёдорович.
- Станислав Фёдорович, могу я взять эти заметки? Всё-таки последние записи Александра Александровича. Научное наследие его должно быть сохранено всё до последнего листка... Да и, возможно, я сумею использовать эти мысли для завершения нашей последней работы. Хотя... - Загурский расстроенно вздохнул, - трудно теперь будет. Не тот соавтор умер. Так могу?
- Одну минутку. - Коломиец взял эти четыре листка бумаги, на которые показывал Загурский, бегло просмотрел их; он чувствовал неловкость оттого, что, будучи уверен в своей бесполезности в этой истории, всё-таки продолжает ломать комедию следствия, - и читал не очень внимательно. Да и почерк академика - резкий, небрежный - был труден для непривычного к нему человека. Всё же Стась уяснил, что речь в заметках идёт о пространстве-времени, координатах, траекториях и прочих теоретических вещах. Он протянул листки Загурскому. - Да, пожалуйста.
- Благодарю. - Тот сложил листки в красивую жёлтую папку из кожи и с монограммой в углу, завязал её, встал. - И ещё одна просьба, не сочтите за навязчивость, - моя машина ушла, так не подбросите ли вы меня в город?
- Конечно, о чём разговор!
Несколько минут спустя серая "Победа" помчалась обратно по булыжному полотну среди сосен, песка, дач и придорожных столбов со знаками ГАИ. Загурский и Стась расположились на заднем сиденье.
- Нет, напрасно это затеял Исаак Израилевич с вашим вызовом, - сказал Загурский, - я его как раз перед вашим приездом упрекнул. Только бедной Лиле - Халиле Курбановне - лишняя трёпка нервов, а ей ведь и без того очень тяжело сейчас. Такой удар...
- Значит, вы не поддерживаете мнения Штерна? Но всё-таки эти его доводы, что не бывает смерти ни с того ни с сего... имеют смысл.
- Э!.. - Евгений Петрович поморщился. - Что знает медицина о человеке вообще и о таких людях, как Тураев, в особенности? Человек индивидуален, талантливый - тем более. А медицинские оценки подразумевают некий стандарт, иначе не было бы и медицины как науки... И смерть человека есть, если хотите, завершение его индивидуальности. Что может сказать медицина о кончине Маяковского, Роберта Бёрнса, Есенина, Галуа? Что Маяковский выстрелил себе в висок, Есенин удавился, болезнь Бёрнса не могли определить врачи того времени, Галуа убили на вздорной дуэли?.. Но ведь это только поверхность события. И пусть не удивляет вас, Станислав Фёдорович, что я равняю своего покойного шефа и товарища с такими людьми: речь идёт о явлении такого же порядка в теоретической физике. Не я первый назвал Александра Александровича "Моцартом теорфизики". - Он помолчал. - Вот Моцарт... тоже, кстати, непонятная смерть. "Кого боги любят - умирает молодым..."
- Ну а всё-таки, - пытался досконально уяснить Стасик, - были же у Тураева враги, недоброжелатели, люди, заинтересованные в его смерти?
- Конечно, были и те, и другие, и третьи; у каждого значительного человека их хватает... Но, понимаете ли, в науке нашей все эти недоброжелательства могут выразиться интригой, подкопом, ну, самое большее, доносом в вышестоящие инстанции - но уж никак не смертоубийством.
- А если не в науке, в личной жизни?
- Да у него, дорогой Станислав Фёдорович, почитай что, и не было жизни, помимо науки. Ну вот жена... славная, преданная женщина. Туркменка. Он встретил её, когда ездил на полевые испытания в Среднюю Азию в пятидесятых годах. Отличная, повторяю, жена, такие бывают только на Востоке, - но и она любила его, не понимая как человека. Круг знакомых весьма и весьма ограниченный. Друзья? Льщу себе, что я был ему другом. И если бы были у него смертные враги, то я бы их знал... Нет! Нет и нет, не стоит искать здесь происки и криминал, Станислав Фёдорович. Просто внезапная смерть. Она всегда ужасна - грубое напоминание природы о нашей бренности. Она выбивает из колеи всех близких к покойному... Словом, я полагаю, что Штерн привлёк вас, поддавшись чувствам, от профессионального раздражения скорее всего.
"Вот-вот, Мельник как в воду глядел!"
Несколько минут они ехали молча.
- Вот я морочу вам голову своими суждениями, - заговорил снова Загурский; в нём чувствовалась потребность выговориться, - а сам ещё не разобрался в чувствах, которые у меня вызвала эта смерть. Горе... Ну, это само собой. Может быть, даже посильнее, чем у Лили, - она женщина молодая, привлекательная, утешится. А мне эту потерю заменить нечем... Ах, Шур Шурыч, Шур Шурыч!
Коломиец заинтересованно глянул на него.
- Это мы так его ещё в университете звали, - пояснил, заметив этот взгляд, Евгений Петрович, - в отличие от отца, тоже Александра Александровича. Не знаю, слышали ли вы о нём: выдающийся экспериментатор в области атомного ядра, ну и разработчик, понятно, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат - и прочая, и прочая, из тех, кого рассекречивают посмертно. Могучий был старик, он у нас на факультете читал технику физического эксперимента. Вот в отличие от него и именовали Тураева-младшего Шур Шурычем. Потом он стал просто Тураевым, даже Тураевым-Тем-Самым, ведущим теоретиком физики, лауреатом и Ленинской, и Государственной... Теории его действительно вели, эксперимент их покорно подтверждал. И вот!..
Загурский замолк, закурил сигарету. А Коломиец с удовольствием отметил, что ему почти не хочется курить и тело налито бодростью.
- И вот... - повторил Загурский, пустив дым над опущенным стеклом. - И поэтому у меня, кроме горя, ещё чувство досады, какой-то детской, если угодно, досады: будто читал интересную книгу - и отняли. На самом интересном месте отняли!
- Почему именно на самом интересном? - скорее из вежливости спросил Коломиец
.- М-м! В этом-то всё и дело, - оживлённо, будто ждал этого вопроса, повернулся к нему Евгений Петрович. - Полгода назад Александр Александрович выдвинул идею - самую могучую из всех своих, хотя и прежние весили немало. Идею о том, что в физических теориях следует заменить два раздельных, по сути, представления: о "пространстве" и о "времени" - единым представлением о четырёхмерном геометрическом пространстве. Г е о м е т р и ч е с к о м - в этом вся соль! Вы человек, далёкий от наших исканий, но тем не менее берусь объяснить эту идею и вам. Дело вот в чём: из всех физических теорий наиболее разработана и подтверждена практикой теория о пространстве - знакомая вам геометрия. Мы знаем её на плоскости - планиметрию, знаем объёмную - стереометрию... Прибавление ещё одного измерения в принципе никого не может смутить, а математический аппарат для этого давно готов...
Надо сказать, что, как только Загурский в разговоре перешёл к изложению этой идеи, в голове Стасика сработало... ну вот есть в человеческом мозгу что-то вроде перегрузочного реле, которое отключает поток утомительной, малопонятной или просто неинтересной информации; правда, у одних это реле срабатывает при больших потоках информации, у других - при малых. У Коломийца оно как раз было слаботочным, и сейчас он, слушая вполуха, рассматривал собеседника. Благородные седины, но на шее они изрядно отросли и даже собрались в косички ("Стричься бы ему пора", - отметил Стась); движения кистей и рук были изящны и уверенны, но манжеты белой рубахи несколько засалились; лицо Евгения Петровича было красиво и правильно, но красноватый цвет его и некоторая припухлость внушали сомнение ("Закладывает, не иначе", - решил Стась).
- Однако, - говорил между тем Загурский, - чтобы это был неформальный переход, неформальное обобщение, надо то четвёртое измерение, которое мы понимаем и чувствуем как нечто непространственное, как в р е м я, тоже свести к геометрическим категориям длин и расстояний. Над этой проблемой мы с Александром Александровичем более всего и бились. Многие трудности уже одолели, одолели бы и все остальные, я уверен. И тогда... Это был бы гигантский шаг в понимании мира - и в естественнонаучном и в философском. Понять время... ох, как это много и важно! И вот не вышло, смерть оборвала и жизнь, и идею.
Загурский опустил стекло вниз до отказа, выставил голову под ветер; потом снова повернулся к Коломийцу.
- Вы спросите: а что же я сам, разве не смогу? Ведь соавтор. Знаете, сейчас мне кажется, что не осилю. Не того я полёта птица... Шур Шурычу было хорошо со мной работать: я умел конкретизировать, воплощать в текст и уравнения его идеи, подчас очень смутные и странные, был честным и дельным оппонентом при обсуждении этих идей. Но идеи-то всё-таки были его...
Они уже въехали в город. Теперь машина, сдерживаемая светофорами, шла медленно и неровно.
- И вот, знаете, при всём том я испытываю ещё одно странное чувство, думая о смерти Тураева, - задумчиво, будто даже и не Коломийцу, а себе, промолвил Загурский. - Смирение, что ли? Неспроста мне на ум приходят ранние кончины людей гениальных, от Моцарта до Галуа. Ведь не в том, в конце концов, дело, что одни из них были музыканты, другие поэты, третьи и вовсе математики. Это частности, суть же в том, что они, каждый на свой манер, приближались к глубокому пониманию мира и себя - куда более глубокому, чем прочие люди. Настолько, может быть, глубокому, что это выше возможностей человека... Вот и с Шур Шурычем мне почему-то представляется, будто это закономерно, что он умер внезапно именно сейчас, когда подбирался к самой сокровенной тайне материи... что так и должно быть. Странная мысль, а? Но ведь... понимаете, исследуя природу, мы обычно разумеем под ней всякие там твёрдые тела, частицы, звёзды - объекты вне нас. Но ведь материя - это и мы сами. Мы тоже существуем во времени - и не знаем, в чём существуем, не понимаем времени. Может, здесь действительно предел познания мира и себя, который нам не дано превзойти? Или иначе: дано, но, превзойдя его, нельзя жить?.. Уф-ф!.. - Загурский поднял руки, будто сдаваясь. - Наговорил я вам - у самого голова кругом пошла. Не принимайте всё это всерьёз, Станислав Фёдорович, это от расстроенных чувств.
Он наклонился к водителю:
- Сверните, пожалуйста, влево, на Пролетарскую. Дом пятнадцать, здесь рядом.
У дома довоенной архитектуры, балконы которого были почти сплошь закрыты диким виноградом, Загурский распрощался, поблагодарил, вышел из машины и вошёл в подъезд.
"Хороший дядька какой, - тепло подумал о нём Коломиец, когда машина отъехала. - Простой, и не подумаешь, что член-корреспондент, учёное светило, теперь почти директор института. А я его мечтал со зла перекрёстным допросом мытарить..."
- Вы меня сначала обилетьте, а потом оскорбляйте!
- А раз вы не обилечены, то платите штраф!
Разговор в троллейбусе
На следующее утро Мельник, выслушав отчёт младшего следователя Коломийца, неожиданно учинил ему оглушительный разнос.
- Значит, так просто и отдал эти бумаги? - начал он спокойно, только брови Матвея Аполлоновича зловеще изогнулись, делая его похожим на белобрысого Мефистофеля. - Ну, пан Стась, не ждал!.. Ты хоть сам прочёл их?
- М-м... Проглядел мельком, вроде ничего нет...
- Та-ак... нет, вы слышите? - Мельник драматически повернулся к сотрудникам, и те разом осуждающе взглянули на Стася. - Пришёл, увидел - победил! Так, значит? Кай Юлий Коломиец!
- Да ничего там не было, научные записи! - отбивался Кай Юлий.
- Конечно! И в бумагах ничего не было, и в стаканах... Это ж надо - так стаканы прозевать! Ведь сразу надо было их изъять, это ж азбука следствия - так, значит, это самое! Научные записи... Это Загурский тебе сказал, что научные записи, заинтересованное лицо, так, значит! Сам ты этого не знаешь. Нет, я на вас удивляюсь, Станислав Фёдорович, товарищ Коломиец, я очень удивляюсь: чему вас в институте учили?! Ведь читали же вам в курсах криминалистики: всё, что произошло в моменты, непосредственно предшествовавшие преступлению, равно как и всё находящееся в непосредственной близости от места преступления... так, значит, это самое! - Голос Матвея Аполлоновича нарастал крещендо. - ...Особенно предметы, хранящие следы личности потерпевшего или преступника, так, значит, - всё это может иметь чрезвычайную важность для раскрытия такового! Всё - в том числе и бумаги с записями покойного! Там одна какая-то строчка может пролить свет..
.- Да какового такового!!! Нет там никакого преступления! Вы ж сами вчера говорили...
- Что я говорил?! Кто из нас был на месте происшествия - вы или я, так, значит, это самое! И что это за манера прятаться за мнение начальства, что за стремление к угодничеству? От вас, как и от любого представителя правосудия и закона, требуется принципиальность, твёрдость и самостоятельность - так значит, это самое! - Казалось уже, что Матвей Аполлонович не сидит за столом, а стоит за трибуной в заснеженной ночной степи, и вокруг него свищут пули басмачей и рецидивистов. - Странные у нынешнего молодого поколения взгляды: требуют принципиальности от других, а вот сами... так, значит!
Он помолчал, чтобы успокоиться, а затем продолжал:
- Конечно, если собирать улики так, как вы, товарищ Коломиец, собирали там бумаги и стаканы, то их никогда и не будет. Нет, я, конечно, не утверждаю, что совершено преступление, что смерть была насильственная, всё такое, - но ведь неясно пока, что и как, так, значит! Странно всё-таки помер академик в полном расцвете сил. Вот ты говорил (то, что Мельник перешёл на "ты" по отношению к подчинённому, свидетельствовало, что гроза миновала), что Загурский назвал покойного Тураева "Моцартом теоретической физики" - так, значит? А в таком случае сам-то Загурский уж не Сальери ли?
Матвей Аполлонович значительно взглянул на Шандыбу и Канцелярова. Те, в свою очередь, со значением переглянулись: "Наш-то Мельник-то - ого-го!.."
- Вскрытие уже было? Где акт?
- Не было ещё вскрытия, - угрюмо ответил Стась. - Главный медэксперт по вызову уехал в район, сегодня вернётся. Приказал без него не вскрывать.
- Правильно, чувствует ответственность Евдоким Николаевич. А ты не прочувствовал, не проникся - так, значит! И схалтурил... Ну ладно: со стаканами ничего уже не исправишь. А бумаги, пан Стась, до 13:00 должны быть здесь. Найди пана Загурского, извинись и отними. Ознакомимся, снижен копию и вернем, пусть хоть в рамочку вставляет - так, значит? Усвоили, младший следователь Коломиец?
- Да.
- Исполняйте. Ух, молодёжь нынче пошла! Р-р-разгильдяи!..
У Стася после этого разговора горело лицо и тряслись руки; курить хотелось просто невыносимо. "Затянуться дымком... думать ни о чём другом не могу. Главное: за что? Вчера же он сам меня посылал так, для соблюдения приличий".
...
В наше время быстрого обмена информацией события развиваются стремительно и соответственно этому стремительно изменяются их оценки. И когда, идя на работу сегодня утром, Матвей Аполлонович увидел в газетах - да не в местных, а в центральных - некролог А.А. Тураева (с портретом), да ещё увидел, какие подписи стоят под этим некрологом, он крепко призадумался. Ой, не следовало ему вчера высказываться Штерну в том духе, что все-де умрём и нечего из-за смерти академика тревожить прокуратуру! Ой, не следовало ему так легкомысленно инструктировать Коломийца!.. И Мельник решил наверстывать упущенное.Стась позвонил в (Институт теорпроблем. Ответили, что Евгений Петрович ещё не пришёл, ждут. Он спросил домашний телефон Загурского, позвонил - трубку никто не поднял. "Наверно, в пути". Подождав минут двадцать, он снова позвонил в институт. Та же секретарша ответила, что Загурского всё ещё нет.
- Может, он в другое место направился?
- Нет, Евгений Петрович в таких случаях предупреждает. Видимо, задержался дома.
Коломиец снова позвонил на квартиру - с тем же результатом. "Телефон у него неисправен, что ли? Надо ехать". Начальственный втык всегда предрасполагает человека к двигательным действиям.
На этот раз он добрался до четырёхэтажного старого дома на Пролетарской на троллейбусе. В подъезде, в который вчера вошёл Загурский, Стась нашёл в списке жильцов номер его квартиры, поднялся на второй этаж. Там перед обитой чёрным дерматином дверью с никелированной табличкой "Д-р физико-математических наук Е.П. Загурский" стоял, задумчиво нажимая кнопку звонка, рослый полнеющий брюнет в парусиновом костюме. Стась остановился чуть позади него, любуясь великолепной, какой-то картинной шевелюрой. Просигналив ещё пару раз, незнакомец обернулся к Коломийцу, показав сначала профиль (чуть покатый лоб, нос с умеренной горбинкой, чёткий подбородок), а затем и фас; если бы не мелкое, искажённое сиюминутными заботами выражение лица, голова незнакомца была бы похожа на голову Иоанна Крестителя с картины Иванова.
- Вы тоже к Евгению Петровичу? - спросил брюнет.
- Да.
- Что за мистика, куда он мог деться? Я уже везде обзвонил, - он снова надолго нажал кнопку; за дверью приглушённо прозвенело - и снова тишина.
- Он что, один живет? - поинтересовался Стась.
- Сейчас да, увы, - конфиденциально понизил голос брюнет. - Уже третий месяц как жена покинула...
(Коломийцу вспомнилось вчерашнее высказывание Загурского о Халиле Курбановне: "Преданная женщина, такие бывают только на Востоке..." - в нём прозвучала непонятная ему тогда горечь.)
- Ну, всё ясно, пошли, - сказал незнакомец. Внезапно он смерил Коломийца оценивающим взглядом. - Простите, а ваш визит к Евгению Петровичу столь же неудачный, к сожалению, как и мой, не связан с кончиной академика Тураева?
- Связан. Я из городской прокуратуры.
- Даже?! А... Впрочем, полагаю, что в таких случаях излишнее любопытство... э-э... излишне. Я же, разрешите представиться, учёный секретарь Института теоретических проблем Хвощ Степан Степанович. Это ведь я к нему из института прикатил, к Евгению Петровичу-то. Вы не представляете, что у нас сейчас делается: сплошное уныние и никакой работы. Обращаются ко мне, а я ничего толком не знаю... Ну, будем надеяться, что мы разминулись в пути и он уже на месте.
Они спустились, вышли на улицу. Хвощ оглянулся на дом.
- И окна открытые оставил, и даже балкон... что значит мужчина остался без хозяйки. Ведь если дождь с ветром, то воды полная квартира.
Коломиец остановился, почуяв недоброе.
- А где его окна? Вот эти, над подъездом?
- Да-да. Тут и ворам забраться - раз плюнуть!
Сквозь полузасохшие виноградные лианы блестела стёклами открытая балконная дверь. Залезть действительно было просто: балкон соседствовал с бетонным навесом над дверью подъезда, а забраться на него можно было, став на выступ фундамента и подтянувшись на руках. Коломиец (радуясь в душе, что наконец-то его гимнастические данные пригодились в следственной практике) так и сделал на глазах изумлённых прохожих. С плиты навеса прыгнул на край балкона, перемахнул через перила, раскрыл шире дверь, заглянул в квартиру, - сердце Стася сбилось с такта.
Загурский был здесь. Он лежал на тахте, и, как ни неопытен был следователь Коломиец, и то сразу понял, что Евгений Петрович не спит, а мёртв. Стась обернулся к стоящему внизу с задранной головой учёному секретарю:
- Поднимитесь сюда... Нет-нет, по лестнице! - И осторожно, стараясь ничего не задеть, прошёл через комнаты в коридор открыть дверь Хвощу.
Вместе они вернулись в спальню. Степан Степанович сразу догадался, что случилось нечто из ряда вон выходящее, ничего не спросил у Коломийца и только, войдя, молвил севшим голосом:
- Как же это?..
Коломиец на сей раз действовал оперативно и по всем правилам, понимая, что дело нешуточное: вызвал по телефону судебно-медицинского эксперта, доложил Мельнику (который от растерянности сказал довольно глупо: "Ну вот видите!.." - будто случившееся подтверждало его правоту), разыскал дворника - нужны были понятые; вторым понятым согласился быть учёный секретарь. Протокол осмотра он тоже составлял по всем правилам, отражая казёнными словами и периодами и несколько пыльный беспорядок во всех трёх комнатах, свойственный одиноко живущему занятому человеку; и то, что хрустальная пепельница, стоявшая на придвинутом вплотную к тахте журнальном тёмно-полированном столике, была доверху полна сигаретными окурками с жёлтыми фильтрами, (причём на всех наличествовал одинаковый прикус); и то, что рядом с ней стояла початая бутылка минеральной воды (её Стась тотчас изъял для анализа); и то, что на нём лежали т е с а м ы е листки с заметками Тураева, за которыми Коломиец и прибыл; и даже то, что на стуле возле тахты лежали сложенное аккуратно бельё, одеяло, жёстко-шерстяное, малиновое, и небольшая подушка.
Но на душе у Стася было тоскливо, муторно. Вот человек - не абстрактный объект следствия, а конкретный, знакомый, и так понравившийся ему вчера человек: он был и огорчён смертью друга и соавтора, и озабочен будущими делами - явно собирался ещё долго жить... и - на тебе! Лежит в голубой пижаме на тахте, закинув на валик красивую голову с остекленелыми глазами, и ноги, и руки его, вытянутые вдоль тела, уже сковывает-подтягивает трупное окоченение. Особенно расстроила Коломийца эта стопка приготовленного постельного белья: Евгений Петрович уснул, так и не постелив себе. И навеки...
Вскорости прибыл медэксперт; они вдвоём раздели труп, осматривали, фотографировали. Никаких следов насилия на теле Е.П. Загурского не оказалось. Не нашёл медэксперт у покойного и симптомов отравления.
- Ох, как это всё!.. - вздыхал и крутил пышной шевелюрой Степан Хвощ, подписываясь под протоколами. - Один за другим!.. Что теперь в институте будет?!. И мне-то что делать, я ведь теперь за старшего оказываюсь?..
Дата установки: 09.03.2008
[
